Стоянка печатников на Китайской стенке
Одно из замечательных произведений
природы в окрестностях Красноярска это
Китайская стенка над речкой Моховой.
Расположена она на северном покатой склоне
и представляет из себя типичную довольно
узкую дейку, идущую с хребта вниз. Небольшие
зигзаги и зубчатость придают своеобразную
вычурность стенке. Вокруг дейки /гряды/
большие россыпи с массой горелого когда-то
и теперь валяющегося леса /курумника/.
Сравнительная отдаленность Китайской
стенки, ее поэтичность и обилие ягод делали
это местечко обетованным. Вот в эти то места,
в район Китайской стенки полюбилось ходить
печатнику Василию Михайловичу Львову.
Вообще-то сюда ходило куда меньше
посетителей, чем на соседний Такмак и даже
Воробышки. Сначала воду брали по тропе
вблизи р.Моховой. Это было не легкое дело
нести ее более чем на километр вверх к
Стенке. Вскоре сама жизнь показала, что вода
может быть ближе и ее нашли в 200 метрах в
ложбинке на восток от вершины Стенки. Одно
плохо, что вода не проточная, а нажимная,
скапливающаяся в вырытых ямках. И еще плохо,
что не всегда в достаточном количестве.
Видимо в 1925 году Васе Львову /так звали
многие Василия Михайловича/ пришла мысль
обосноваться здесь на Стенке
поосновательнее и соорудить нечто вроде
жилища. А вот и даты в моем дневнике:
18 июля 1926 года. Пьем чай под Китайской
стенкой в шалаше. Надпись В.Львов и другие
кто-то.
2 июля 1927 года. На Китайской стенке с
востока Вас. М.Львовым сделан шалаш.
14 июля 1927 года. На Китайской стенке В.М.Львов.
Стоянка Львова не шалаш, конечно, а скорее
это сакля, т.е. строение, дополняющее
естественную стену природного
происхождения и, кроме того, здесь
искусственная кладка стены из камней, а это
и есть на языке горцев сакля. В этой сакле
были нары, небольшие, видимо, не на всех
хватавшие. Верх был накрыт тесом,
завезенным из города. Имеется фотоснимок
этого убежища, когда-то полученный от его
хозяев.
Кто же были хозяева сакли под Китайской
стенкой? Прежде всего, Вася и Гриша Львовы и
их жены, Пуртов Федор Афанасьевич /Федя/,
Безсикернов Пантилеймон, Семенов Сергей
Дмитриевич /Сережа/.
Ходили семейно, особенно Львовы, а Вася
брал с собой и своих двух сынов. Здесь на
лоне природы отдыхали от городской пыли и
сутолоки и собирали ягоду. На одной из
фотографий снята группа из 8 человек хозяев
стана. Все с кружками для сбора ягоды,
которую коллективно и поедали за общим
столом /фото у сына В.М.Львова Валентина/.
Обычно из города выходили каждый сообразно
свободному времени по лому и встречались
уже на Стенке.
Стоянку свою стенковцы называли "Стоянка
печатников" или "Китайская стенка".
Валентин Львов помнит еще о завсегдатае
стоянки Иосифе Кокаулине, а я знаю, что
стоянку эту полюбили художники Ляхов И.И. и
Петраков В.Л. и нередко проводили здесь
время, делая зарисовки, конечно, по
возможности не в выходные и предвыходные
дни.
Тихо текла отдохновенная жизнь
китайскостенковцев. Но народу начинало
ходить всё больше и больше. Около сакли
бывали по несколько компаний, а за время
отсутствия хозяев начинали исчезать
деревянные части сакли. Видимо, хозяйничал
не хозяин. Он не строил и ему было не жаль.
Такая простая мораль была прежде всего у
ягодников, они и были главными
разрушителями всяких столбовских и иных
таёжных жилищ.
Наиболее регулярные заходы компании в
целом относятся к 1926-1928 годам. В 1929 году Вася
Львов развелся с женой и стал меньше
посещать Саклю. В 1930 году зародилась мысль
обосноваться поосновательнее и стенковцы
приступили к нивелировке площадки ниже
стоянки метров на сто. Предполагалось на
этой площадке соорудить избушку. Площадка
была сделана, а избушка так и не появилась.
Компания начинала распадаться.
В 1935 году Вася сделал последнюю попытку
вновь обосноваться у Стенки, на этот раз его
внимание привлекла южная сторона самой под
верхней части стенки, где им и был сооружен
временный заслон у камня. Здесь площадка,
чего нет в других частях Стенки. Но стоянка
просуществовала недолго. В 1937 году Львов
был репрессирован, и стоянка кончила свое
существование.
Что касается меня и моих компаний, а их
было несколько, то Китайская стенка всегда
была желанной в наших путехождениях. Но во
что же превратили посетители эти чудесные
места. Не говоря уже о том, что трудно
сыскать валежника для костра, окрестности
бывшей Львовской стоянки завалены
консервными банками, бумагой различной
давности и осколками битой посуды из-под
водки, конечно. Видно, что человек здесь уже
не бывает, сюда ходят люди, имя которых по
Горькому, видимо, не звучит гордо.
В 1956 году две ученицы красноярской
рисовальной школы В.Трапезникова и Т.Тетерихина
пробовали обосноваться около бывшей
стоянки и с этой целью сделали заслон у
камня из сосновых веток, которые вскоре же
кто-то спалил на костре. Обитаема и площадка,
на ней часто останавливается экскурсанты.
Вообще Китайская стенка стала обязательным
объектом для останавливающихся с палатками
в долине Моховой заезжих туристов. Жаль
только, что при частых посещениях Стенки ее
вершина скоро будет совершенно голая.
Я люблю Китайскую Стенку, и вот однажды
ранним утром по бесконечным извилистым
тропкам я взошел на вершину Стенки. Радость
бытия охватила меня. Как хорошо, что я
существую и могу видеть всю эту красоту. Но
я один. Кому я об этом скажу? Никому! И я ушел,
бежал от одиночества в такой прекрасный
момент жизни. Ушел в избушку, где были
друзья. Вот как я это описал в свое время:
Поэма Столбы. Китайская стенка,
часть 15
С глубокой древности, как чудо,
Дошла стена до наших дней
Непревзойденная покуда
Длинной и крепостью своей.
И ей не зря Китай гордился,
Китайской этою стеной,
Не раз за ней с врагами бился
Оберегая свой спокой.
У нас в горах есть стенка тоже,
Она древнее той стены
И крепостью и стилем строже,
Ей не хватает лишь длины.
Зато фундамент под землею
Там в глубочайших недрах спит.
А красота! Она собою
Да хоть кого обворожит.
Какое утро! Умиленье!
Торжественность и тишина,
И в пятнах солнца восхожденья
Зажглась Китайская стена.
И где-то там, внизу далеком
Переливаясь как металл
Из тусклых гор багряным боком
Диск солнца медленно вставал.
Какое утро! Восхищенье!
Весь лес стоит в объятьях грёз,
И трав росистое сплетенье
Застыло в искрах чудных слез.
А здесь у Стенки всюду голо
Весь склон сыпучая дресва
И камни крупного раскола
Постерли здесь все дерева.
В камнях у Стенки становище
И в нем Гоморра и Садом
Осталося одно кострище
А был подкаменщиков дом.
Хозяин видно я покуда
Строителей хозяев нет
Звезда скитальческого блуда
Сюда направила мой след.
Я лишь сейчас взошел с долины
Бегущей тропкой от ручья
И вот стою здесь на вершине
У первобытного жилья.
Какое утро! Удивленье!
Листва дерев не шелохнет
И ни малейшего движенья
Аж жуть от тишины берет.
Вот так и кажется невольно
Кого-то скрыл камней распад,
А там, вокруг лесов приволье
И камни по хребтам стоят.
Какие камни! Загляденье!
Вон Воробьи, Глаголь, Такмак,
А через падь, придя в забвенье,
Спит на хребте старик Ермак.
А здесь на гриве, почти рядом,
Как на часах Сторожевой
Своим ревниво чутким взглядом
Хранит окружье Моховой.
Все-все видать ему отсюда,
Вся Моховая тут как тут.
И в плане вычерчен не худо
Ее извилистый маршрут.
В такое утро поневоле
В желаньях чувству не смолчать.
Весь мир обнять до слез, до боли -
Такая всюду благодать.
И как в ответ на чувство это
Там за вторым за Такмаком
Пошел дымок едва заметный
И к небу потянул столбом.
Наверно Устюгов поднялся утро славить
Спокойный обожатель Такмака
И я пытался сопоставить
Ему живущего в каменьях шадака.
А вон Глаголь, и тоже дым в подножьи,
Еще один какой-то троглодит
Поднявшись с неумытой рожей
Уже кострячит и кадит.
Замерз наверно, все ж каменья!
И греется, сжигая сор,
И я, набравшись впечатлений,
Разжег у камешка костер.
Сбежал в ручей тропой игривой
С своим дымленым котелком.
Стоят осинники ленивые
Застывши чудным утра сном.
Ручья здесь нет, осинник тенью
Закрыл ложбинку, как щитом,
И в ямке около кореньев
Холодный, чистый водоём.
Набрал в котел воды. Умылся.
И, не нарушив тишины,
Тропой поднявшись, приобщился
Опять к затишью у стены.
Подкинул хлам в костер дымящий
Прибрался в бывшем шалаше,
Спугнул во мху полевку спящую.
Покой, мир, праздник на душе.
Трещит костер, в огне сгорает
Сор шалаша, древесный хлам,
А дым столбом идущий тает,
Кадит лазурным небесам.
И солнышко уже высоко
Забралось над обрезом гор,
И шлет лучи свои широко
И щедро в наш земной простор.
А как тепло, светло, уютно
Здесь под Китайскою стеной,
Как после ночи баламутной
Вернулся я к себе домой.
Сижу, пью чай и отдыхаю,
И жду кого-то в тишине.
Кого и сам того не знаю.
Вслух говорю наедине.
Привычка странная немного
С самим собою говорить,
Но если разобраться строго
Нельзя ведь одного забыть,
Что слово лучший дар от века,
Печать духовности твоей,
Что возвышает человека
Над сонмом близких к нам зверей.
Так почему же этим словом
Я буду здесь пренебрегать,
Когда кругом всё вечно новое
Живет, не думая молчать.
И мне молчать? Да невозможно
Я мира гордый властелин
В аккорде общей, нет безбожно
Замкнулся и молчу один.
Нет! Надо проявиться в слове,
Включиться в торжество бытья,
Стереть начерченное кровью
Свое сомнительное Я.
И над долиной Моховою
Раздался глас созвучный мой
И эхо камни все собою
Соединило со Стеной.
И замерло далеко где-то…
Я долго слушал и молчал
И думал, что проходит лето,
А я так мало здесь бывал.
Да разве всё собой обхватишь?
Гранитов тьма, а я один.
Тут надо жизни две потратить,
Чтоб изучить Столбовский клин.
И всё же я бывал не мало,
Где бес меня не потаскал,
Чего-чего не повидал я,
Чего я только не узнал.
Но вновь по-новому всё ново
В тех самых хоженых камнях.
Одна и та ж камней основа
Живет, меняется в глазах.
То в солнца яркого сияньи,
То в ночи полной темноте,
То в ветра бешенном метаньи,
То в безмятежной дремоте.
То в белом покрывале снега
То в влаге проливных дождей,
В истоме первой вешней неги.
Вот многоликий край камней.
Вот мимика камней гримасных.
А формы! Сколько их! Ай-ай!
И я вгляделся не напрасно
У Стенки в верхний рыхлый край.
И из-под ног моих, как змейка
По склону, вниз ушла стена,
Измятою зубчатой дейкой
В зигзагах мечется она.
Вот геометрии бы нужно
Где поучиться у Стены
Углы и линии, окружья,
Чуть-чуть не Пифагоровы штаны.
Едва ли где найти в лекале
Такие линий завитки,
Одной фантазии здесь мало,
Здесь и скульптура и мазки.
Здесь надо разобраться чувством,
Других мерил не подобрать.
Природы дивное искусство
Иначе просто не понять.
А вот и россыпь. Очень внятно
Видать ее далекий край,
Узорные, седые пятна
На ней разрисовал лишай.
А камни в ней паркет и только
Да и какой еще паркет.
И что здесь говорить без толку –
Нигде в дворцах такого нет.
Кой-где горелые деревья,
Здесь был пожар, да и не раз,
Когда горели в подземельях
И торф и шадаков запас.
А вот и сам шадак малютка,
Прекрасный, миленький зверек
Он здесь в камневых промежутках
В зародах сено ставит в прок.
Как всё здесь так своеобразно,
Ни с чем никак нельзя сравнить,
И в этих камнях неизлазных
Зверькам веками можно жить.
А разве мы так не живали?
Вон Устюгов под Такмаком.
И как мы счастливы бывали,
И камень нам был тот же дом.
А вот сейчас один на Стенке
Среди природы. Гордый царь
Готов упасти на коленки
И землю целовать, как тварь.
Земля родимая! Спасибо
Что я вот именно такой,
Весь без зазнайского пошиба
Тобой довольный и собой.
И мне легко, легко живется,
Конечно только потому,
Что сердце чуть не разорвется
Горя любовью ко всему.
И мне?! О! Много ли мне надо,
Костер, котомка и озям
И за любовь мою наградой
Ручьи и камни по хребтам.
И если спросят, как доволен?
Я этим всем, то я скажу,
Чтоб было абсолютно полно
Мне дайте тех с кем я дружу.
И мне небес не надо рая,
Рай будет здесь вот на Стене,
И звезды по ночам всплывая
Тогда завидуют пусть мне.
И тут со Стенки я спустился,
Собрал котомку, взял озям,
И по тропе шагать пустился
К избе Дырявой и друзьям.
Вот их мне тут и не хватало,
Вот те, кого я так тут ждал.
Ведь Стенки прелесть небывалую
Я, как скупец, в себе держал.
И вспомнил басню я Крылова
В ней мудрых слов не позабыть:
"А всё соскучишься, коль не с кем
молвить слова"
Ведь слово для того, чтоб говорить.
И мало говорить, как я с самим собою,
Другому нужно передать,
Чтоб вместе радоваться радостью любою,
Чтоб вместе горе горевать.
И засыпая у друзей в избушке
Я видел вновь себя на каменной Стене,
Среди трусливых, маленьких зверюшек
Меня боящихся, завидующих мне.
Не знаю дальше что, весь сон я помню редко,
Какая-то пошла галиматья:
Я у стены стою, а маленький медведка
В меня стреляет из ружья.
Что ж смерть почетная проснувшись, я
подумал
Но сон тот никому не рассказал;
Там на верху над Моховой, так просто и без
шума,
У Стенки там, где утро я встречал.
А.Яворский
12 января 1961 г.
27 апреля 1944 г.
Мне хотелось больше узнать о стоянке В.Львова
на Китайской стенке, и я стал узнавать
адреса соучастников строительства. По
справке Красноярского адресного бюро я в
феврале 1961 года навестил пенсионера
печатника Федора Афанасьевича Пуртова.
Нового ничего мне не сообщил лежавший в
постели Федя Пуртов. Он был доволен, что к
нему пришел такой же бродяга, как и он. В
разговоре приняла участие его жена, пожилая
и очень располагающая к себе женщина. Оба
они подтвердили, что на Китайской стенке
они хорошо отдыхали и что он брал отпуск
всегда под созревающую ягоду, которой они
увлекались. Бродили они и через Калтат и
бывали на Седловом камне где, между прочим,
к дереву на большой высоте подвесили
бутылку с запиской. Их интересовало, найдет
кто-нибудь эту бутылку или нет. Но с тех пор
они так там и не были. Видел он и меня как-то
на Китайской Стенке я был там проходом и,
глядя на меня, он припомнил эту давнюю
встречу. Мы хорошо расстались и я пожелал
ему выздоравливать и не унывать.
ГАКК, ф.2120, оп.1., д.6
 
А.Л.Яворский. Стоянка печатников на Китайской стенке
Автор: Яворский Александр Леопольдович
Владелец: Государственный архив Красноярского края
Предоставлено: Государственный архив Красноярского края
Собрание: А.Л.Яворский. ГАКК
|